Сам Мельников, отвечая на свой же вопрос "Что же мешает гению проявить себя в архитектуре?", писал, что нехватка у него денег превратилась в "огромное богатство воображения". Чувство самостоятельности пересиливало в нём всякое чувство осторожности, а практические соображения экономии заставляли его, выражаясь в относительных категориях, ставить на карту столько же, сколько ставил Брунеллески, когда строил купол флорентийского собора.
К счастью, Мельникову не пришлось разделить судьбу Мандельштама, Бабеля и Мейерхольда, его не отправили в теплушке в Сибирь. Однако стервятники постепенно сжимали кольцо. Сперва коллеги осудили его как формалиста. Потом на съезде советского архитектурного истеблишмента поднялось около восьмисот рук в поддержку предложения запретить ему заниматься своим делом.
Поминальный звон по мистической архитектуре в России прозвучал ещё тогда, когда Анатолий Луначарский, нарком просвещения при Ленине, объявил: "Народ тоже имеет право на колоннады". Надо признать, что на распространение этого убийственного мегаломаниакального стиля, известного под названием "совноврок" (советское новое рококо), ушло некоторое время. Мельников не смог его не возненавидеть. Он сорок лет просидел дома, ничего не делая. Время от времени заходили разговоры о его реабилитации, но ни к чему не привели, поэтому ко времени моего визита его дом, несмотря на все признаки былой жизненной силы, превратился в мрачное, унылое частное жилище.
Когда я прощался со стариком, он улыбнулся задумчивой меланхолической улыбкой и, подняв одну руку, нарисовал в воздухе график своей загубленной карьеры. Если точно воспроизвести его на бумаге, получится нечто вроде этого:
